«Достать из-под земли» (Рокэ Алва/Валентин Придд)

[alva-fest]

Автор: Сфитризир
Название: Достать из-под земли
Дисклеймер: на чужое не посягаю, своего не отдам
Пейринг: Рокэ Алва/Валентин Придд
Жанр: романтика, мистика, приключения
Категория: слэш
Рейтинг: PG/12+
Размер: мини (9 830 знаков)
Аннотация: Ибо крепка, как смерть, любовь(с) Собственно, название отражает то, что предстоит проделать с Вороном Валентину. В силу долга, личной привязанности и довольно оригинальным способом.
Комментарии: 1) Предполагается, что этот текст в честь д. р. Р. А.
впоследствии станет частью большего.
2) Посвящаю  Джедайту – заказчику и музе.
3) Выражаю огромнейшую благодарность:  XSha – за вдохновляющие тексты и снимки, рассказы о лунной корриде и синей мулете, профессиональные советы и редактирование соответствующей сцены;  Суэньо – за давние обсуждения, фик «Naci en alamo», приобщение к «Луне» Калугина и мысль про этапы жизни Рокэ как терции корриды.
4) Использовано стихотворение Мигеля Эрнандеса «Запахи».

Занятия с герцогом Алва. Проводятся наедине. ...
Валентин Придд входит весь такой задумчивый,
выходит весь такой загадочный.
snou_white

Только попробуй погибнуть – найду и лично прикончу!
Народное творчество

Мальчик, я болен тобой.
Я веду тебя тропами ветра…
...Прочь! В этом пламени – морока плен,
Это магия рвется из рук,
Трепеща в переливах сапфира.
Ночь! Адаманты на черном крыле.
…Жизнь слепила погоней
В потоке расплывшихся истин.
Ты ведь так и не понял,
Какой в этом смысл – бери,
Я даю тебе смысл.
Так прими, проколи мне хребет копием,
Почерпни меня лжицей,
Пролей мою душу
В прогорклые соты столетий –
Холод и Пламень!
Сергей Калугин. Луна над Кармелем

Есть три случая в жизни человека, когда нагота
необходима. Когда человек рождается, когда
занимается любовью и когда полностью открыт
перед самим собой. Коррида сочетает в себе все
три случая – это и полное откровение перед
самим собой, и любовь, и рождение заново.
Я отказываюсь от всего и вдруг ощущаю
одиночество в безграничности летней ночи.
Только биение моего сердца. Только мой
обнаженный страх и только то, чего я стою на
самом деле. И сейчас нет никакого препятствия
между быком и мной.
Перевод-пересказ XSha

Службу правил Сильвестр; льющийся из высоких стрельчатых окон свет наполнял храм золотом и благостью. На скрип тяжелых дверей головы повернули немногие, но кардинал чуть сощурился, а одетая в цвета Кревкеров миловидная дама, проявив осведомленность, заметила подруге – и доброй половине соседей заодно – что обретший герцогскую цепь красавец-полковник по возвращении из Кэналлоа, должно быть, нуждается в утешении.
Искупанный в солнце, но занявший затем место в тени молодой герцог и впрямь был бледен, однако в обведенных голубоватыми тенями глазах чувств читалось не больше, нежели в мерцавших на черном бархате колета родовых сапфирах.
Пятилетний Валентин, до того не в пример старшему брату стоявший смирно, с любопытством воззрился на прибывшего, после чего, тронув за рукав графа Васспарда, шепотом поинтересовался, почему у Леворукого теперь темные волосы. Габриэлла закашлялась, Ирэна покраснела, но Юстиниан, будто бы не заметив осуждающего взгляда герцога Придда, ответил, озорно блеснув глазами: «Дай подумать... Красится?»


Из личных записей В. О. Придда, сожженных Р. Алвой по прочтению

…гнал коня в Васспард, радуясь, что долг и веление сердца совпадают. Да нет – это ты гнал меня, ты снился, мерещился, пока не перестал казаться порождением звериной тоски. Порожденные ею видения были иными – острыми, как море солено-горькими – в этих же творились вещи, способные укрепить грызущие душу подозрения и одновременно развенчать оные. И все же я долго медлил, прежде чем испросить разрешения на краткую (благо, расположение войск позволяло) отлучку. Наплел – о, герцог Придд помнит такие слова? – Ариго проникновенную невнятицу про дом (отчего не сказал правду – о желании «проверить одну догадку», право, не знаю), сам это вранье не запомнив, и – в путь.
Тот показался сном – светло-серая шея Аше то и дело становилась вороной, – а, позже, нелюбимый мной замок – мрачной, но притягательной сказкой из камня. Мимолетно отметив, что таким, должно быть, Васспард представился бы тебе, я первым делом решил проверить подсказку из видений, хотя и казался себе безумцем, хуже того – ведомым безумцем. Не выношу неуверенности и блуждания впотьмах!

…Картина, против ожиданий, сохранилось, но вот Лакония на ней теперь не было. Повинуясь безотчетному порыву, я протянул руку и коснулся…

<страницы вырваны>

…предсказуемо обнажен, но в правой руке оказался эсток, а левая удерживала натянутое на палку полотнище, темное в лунном свете. Песок под ногами, напротив, показался мне очень светлым. Подняв глаза, я увидел в отдалении большого черного быка и в первое мгновение подумал, что это, должно быть, литтен – и последнее испытание для нас с Рокэ. Но куда же тот подевался?
Я здесь, это я. Мысли путаются… Убить… я тебя… ты… оба. Это выход.
Часть меня не желала понимать – и верить, но в моей крови ведь нынче текла и кровь Алвы, а тот чуял Лабиринт как звери чуют лес. Я знал: Алва – бык, быка должно убить; тело знало – как. Двинулось плавно, уверенно: шаг, еще один. Песок оцарапал колени, когда я на них опустился – дерзость горячила кровь; я пододвинулся ближе к быку, держа полотнище перед собой – тряхнул им одновременно со вскриком, привлекая внимание.
Бык атаковал; так близко оказалась острота рогов – опасности и жизни острота – и я повел их под тканью и вокруг себя. Еще, еще, передвигаясь на коленях. Уводя полотнище за спину и перехватывая его другой рукой – успеть! – разворот, и снова разворот, и снова.
И лишь благополучно поднявшись на ноги я позволил себе удивиться, что даже в нынешнем облике Алва ведется на мои уловки. Впрочем, вместе с новыми навыками я обрел и понимание, насколько опасен этот бык: он не опускал голову и смотрел вверх на меня, а после каждой фигуры очень быстро поворачивался обратно. Лучше для него – и хуже для меня – видимо, и быть не могло, однако… Как же я желал поменяться с ним местами… нет – взглянуть его глазами на ночь и себя. Каким я ему представляюсь? Человек бы оценил мое мастерство, даже позерство, понял бы жажду риска. Бык же оную разделить, верно, не мог; и все же мы противостояли друг другу, каждый – пробный камень для другого.
Повернувшись боком к противнику, я отвел руку с полотнищем назад – и прогнулся в спине, вздергивая ткань вверх, чтоб бык пробежал за мной, повернулся и, в попытке снова боднуть плащ, промчался теперь уже спереди. Так, не сходя с места, фехтовал Алва – так, оказывается, торирую я. Мастерство мне одолжили, это так, однако же самообладание было моим собственным, как и манера боя. Скупые, но демонстрирующие гибкость движения, готовность идти на риск… Вот он – она, смерть – приближается сгустком темноты – кожу опаляет чужой мощью – но рога вместо бедра встречают ткань.
Жгучая ласка рогов, мазок хвостом по моей талии – мы никогда не танцевали вместе, но я бы хотел. Не танцевали, не дрались – множество не-совершенностей осталось в окружающем песок небытии. А на песке – ты и я, одетые в лунный свет, лишившиеся имен и цепей, но связанные тем, что крепче смерти.
Повинуясь вдохновению, я сделал редкостно живописный для себя поворот – темно-синее взметнулось за спиной, – после чего исполнил классическую фигуру и прижал клинок ко лбу разогнавшегося было быка, останавливая его; мы оба тяжело дышали. Неспешно отвел и опустил оружие под направленным на меня взглядом. Отошел. Если… когда мы выйдем снова на свет – в мир, ты узнаешь как я жил без тебя, как носил данные тобой перевязь и память. Я сотру своими ладонями следы всех твоих тревог, а сейчас – оле́! – атакуй! И да поможет нам Чужой, querido.
В ладони теплела рукоять эстока; все «невозможно» остались далеко позади, и мысль о том, что в нынешней схватке, более схожей с любовью, нежели само соитие – ибо полнее, я впервые в своей жизни проникну в Алву, причем именно неметафорическим клинком, не казалась дикой. Дикими сейчас были мы оба, дикими и единственно правильными.
Мы застыли друг напротив друга. Кровь пела, и я не стал тянуть. Отбросил полотнище на песок, сделал шаг и за миг до неизбежного попадания на рога всадил лезвие противнику между лопаток, прямо в сердце.
Смертью бык поделился со мною настолько же щедро, насколько человек делился жизнью. Мы захлебнулись; уже не видя даже тьмы, я услышал будто бы шум прибоя и какую-то песню:

Чтобы запах гвоздики услышать,
мальчик встает на колени.
Вспышки кармина. А запах
прядет свои красные тени.

Чтоб учуять, как пахнут корни,
мальчик на землю ложится.
Когти земли. А запах –
синее синего ситца.


…Прядь темных волос – блестящая змейка – скользнула по бледной щеке рядом. Вздохи; короткий разговор из порожденных касаниями отзвуков. Молчание. Дыхание. Солнце.
– Вы не бывали в Алвасете прежде, герцог?
– Вы же знаете, что нет.
– Касательно вас я не уверен уже ни в чем. Кроме разве что двух вещей: верности и упрямства.
– Последнее я полагал целеустремленностью. Так вы уверены, что это окрестности Алвасете…
– А не Рассветные сады?
«…прямо в поле, срамота какая!» – вопли опережали кипящую от негодования поселянку.
– Теперь – вполне.
Усмехнувшись, неузнанный соберано Кэналлоа поднялся, а, точнее, слез с такого же нагого и пыльного Придда. Тот не спешил принимать менее двусмысленную позу, справедливо рассудив, что редчайшей возможностью стать свидетелем впавшего в немилость у дамы Ворона следует пользоваться. Раз уж с интимной обстановкой все равно не заладилось. Пока.


Из личных записей Р. Алвы, сожженных им по написанию

Я люблю тебя.
Это то, в чем я совершенно уверен с тех пор, как ты тогда сказал: «Я пойду» – и криво застегнулся, помнишь? Но, говоря о жажде – мне кажется, она была всегда, это мой единственно возможный отклик на тебя.
Верно говорят, что для любви слов нет: любящим сердцу и глазам любимый представляется личным чудом. Я всегда был несдержан: любил гранаты, перемазываясь соком, любил море, ныряя в него, полюбил тебя – не смог оставить. Впрочем, не исключено, «мы» – еще одно чудо, уже видимое посторонним.
Мое расположение убивало, но это чувство, по-видимому, позволило тебе вернуться. Со мной – твоя любовь дала мне… нет, не руку, скорее пинка. Я никогда не требовал признаний – поступков казалось достаточно. К тому же ты ронял слова как ройи, жаркие и нежные южные слова – так давно тобой изученные, что они перестали быть чужими; выстанывал мое имя.
Я не должен был чего-то хотеть, желать кого-то. Сильно, всерьез. Теперь – могу, но привык к иному. «Делай, что должно, и будь что будет» – действительно хороший подход, но на мгновение я позволю себе слабость, и скажу: будь со мной на дороге жизни, вступи со мной на мост смерти – мы были там, обоим понравилось.
Я сейчас сожгу эти строчки – заблажилось поупражняться в гальтарском – а ты спи. Ты так мало спал в ставшие днями ночи нашей войны.
Мой. Только для меня – такой. Валентин, плата де корасон.